В эту минуту Линдси почти ненавидела Ника за то, с какой легкостью он извлекал из нее самые разнообразные, порой диаметрально противоположные чувства.
— По-моему, вам лучше уйти, — сказала она дрожащим голосом, боясь, что, неровен час, разрыдается в голос.
— Вы от меня что-то скрываете. Я бы отдал целый день жизни, чтобы узнать, что именно.
— А я бы отдала целый день жизни за то, чтобы мы с вами сегодня не встречались. Завернула бы его в вашу драгоценную золотисто-белую упаковку и преподнесла какой-нибудь ни о чем не подозревающей женщине. Загвоздка лишь том, что на свете не найдется человека, которого я ненавидела бы настолько, чтобы сделать ему такой подарок.
— Вы с ума сошли. Какая муха вас укусила?
— Спокойной ночи, мистер Фарадей.
Она решила, что теперь уж он точно не уйдет. Секунду он смотрел на нее слегка затуманенным взглядом, а затем взял за руку. Изумленная, она решила, что он хочет церемонно попрощаться, обменявшись с ней рукопожатием, что было бы верхом нелепости. Но он повернул к себе ее ладонь и провел по ней пальцем.
Линдси задрожала — настолько чувственным был этот невинный жест. Ник склонил голову и коснулся ладони губами — и она вновь содрогнулась от прилива желания.
Из его последних слов она разобрала только имя секретарши Барбары Бейтс, которая должна была позаботиться об их дальнейших встречах.
— Так вы позвоните?
— Нет.
Ник молча повернулся и ушел, оставив разговор неоконченным. В голове у нее шумело. Она чувствовала себя словно в центре урагана, который подхватил ее как щепку и играючи швырял взад и вперед. Казалось, она больше не вольна была распоряжаться своей судьбой и мнение ее ничего не значило.
После того как дверь за Ником захлопнулась, она долго стояла на одном месте, не в силах унять дрожь и чувствуя странный холодок в сердце. Ее потрясло сделанное этим вечером открытие: в свои двадцать два года она, оказывается, ничего о себе не знает. Проснувшаяся чувственность встревожила ее. Она бы с радостью отдалась ей, стала бы танцевать с горящими от счастья глазами и была бы на седьмом небе от блаженства, если бы пробудил ее другой человек. Но почему из всех мужчин на свете рядом с ней оказался именно Ник Фарадей? Ах, если бы она могла запереть это новое чувство на ключ, а ключ бросить в глубокий омут! Почему все ее существо с такой готовностью откликнулось на обманчивую ласку Ника? Какая горькая ирония!
Подойдя к раковине, она отвернула кран с холодной водой и подставила ладонь под струю в надежде на то, что вода смоет воспоминание о его поцелуе, который до сих пор жег ей руку. Затем она вылила не выпитый кофе и приготовила себе чашку горячего шоколада, про который тут же забыла.
Она долго ворочалась, прежде чем заснуть. Мысли, лихорадочно сменяя одна другую, теснились в ее голове. Тот Ник Фарадей, с которым свела ее судьба, не соответствовал образу, нарисованному ее братом. Раньше она никогда об этом не задумывалась, но теперь поняла, что в рассказах Фила всегда сквозила легкая зависть, особенно в том, что касалось побед Ника над женщинами. Линдси никогда бы и в голову не пришло, что ее брат может этому завидовать. Ведь у Фила была Кэти — женщина, лучше которой невозможно себе представить. Она отличалась добротой и нежностью, терпимостью к проявлениям его ветреной натуры. Саму Линдси, например, свойственная Филу потребность в глотке свежего воздуха приводила в трепет.
Хорошо зная брата, она считала, что тому непросто будет смириться с ограничениями, налагаемыми семьей, в рамки которой трудно втиснуть привычный для него образ жизни. Однако знакомство с Кэти стало для него поистине подарком судьбы: она оказывала на него благотворное влияние, не подавляя при этом его инициативу. К тому же она отличалась постоянством и мягким нравом, содержала в порядке дом — словом, создавала идеальные условия для мужчины, поглощенного ответственной и напряженной работой. Фил гордился тем, что завоевал любовь Кэти. А Ник Фарадей, по его мнению, привлекал женщин громким именем и несметными богатствами. Но теперь Линдси на собственном опыте убедилась, что это не так. Если бы у Ника Фарадея было только громкое имя и ни пенса в кармане, женщины все равно с готовностью падали бы ему в объятия. И даже если бы у него не было солидного, хорошо поставленного собственного дела, — обстоятельство, вечно не дававшее Филу покоя, — он все равно пробился бы на самый верх благодаря целеустремленности, неуемной энергии и острому, словно лезвие ножа, уму.
Над Лондоном уже занимался рассвет, и весь город был окутан жемчужно-серой дымкой, когда Линдси наконец уснула. Поэтому встала она поздно. Времени оставалось в обрез, но она все же приняла душ и наскоро перекусила тостами, запив их чашкой кофе.
Ей без особого труда удалось поймать такси, но машина еле тащилась в нескончаемом потоке транспорта. Впору было переходить на бег трусцой, что значительно сэкономило бы время. Не доезжая нескольких кварталов до агентства, Линдси попросила таксиста остановиться. Нельзя сказать, что она предприняла спринтерский рывок, но ее быстрый шаг вполне соответствовал бешеному темпу жизни города, и поэтому, войдя в офис, она плюхнулась в кресло, прерывисто дыша.
В тот же момент зазвонил телефон. Взяв трубку, она услышала голос Джима Берна.
— Ты уже пришла, Линдси?
— Только что. Извини, опоздала.
Помешанный на пунктуальности, Джим не прощал опозданий даже Линдси, поэтому она чуть не поперхнулась, когда он произнес:
— Ничего страшного, тем более что ты не раз задерживалась допоздна.